Спор о древних и новых

Классическая литература Франции, таким образом, далеко не ограничилась подражанием античной поэзии; на почве подражания создалось своё собственное и своеобразное. Естественно, поэтому, что не раз ставился вопрос о том, обязательно ли преклонение перед древностью. Так возникла известная «ссора» — querelle des anciens et des modernes («Спор о древних и новых»). На сторону последних стал Шарль Перро с братьями. В своих «Siècle de Louis le Grand» и «Parallèles des anciens et des modernes» (1688—1697) они нападали на поэзию греков и римлян. Им отвечал Буало. Уличить их в невежестве было нетрудно, но можно ли было унижать современную поэзию после появления Корнеля, Расина, Мольера, Лафонтена? Через двадцать лет Ла-Мотт возобновил тезисы братьев Перро; он решился даже переделать «Энеиду» сообразно современным требованиям.

Это был уже псевдоклассицизм. И действительно, в начале XVIII в. знания по классической древности сильно понизились; корифеи своего собственного классицизма заслонили её. Только к концу века граф де Кайлюс и аббат Бартелеми («Путешествие молодого Анахархиса», 1788) вновь обновили восторг перед красотой античного искусства. Он сказался, правда, скорее в изобразительном искусстве, чем в поэзии. В этой последней одиноко заканчивает и почти увенчивает французский классицизм Андре Шенье. Вольтер хотел, чтобы новые мысли были выражены «античным стихом»: эти слова в высшей степени характерны для классицизма XVIII в.

Просвещение

Продолжая традицию века Людовика XIV, век Просвещения был его полной противоположностью. «Дух законов» Монтескьё часто сравнивали с «Опытами» Монтеня; но предвестник морально-психологических запросов XVII в. интересуется исключительно внутренней духовной жизнью личности, а великий социолог XVIII века целиком поглощён широкими проблемами общественности. Все размышления Монтескьё сконцентрированы около вопроса о выработке конституции, основанной на уравновешении законодательной, судебной и исполнительной властей. Гельвеций вовсе отрицает психологию и мораль; воспитание, по его мнению, определяет все душевные склонности человека.

Католицизм в XVII в. казался незыблемо установленным, и неуважение к нему считалось таким неприличием, какое может себе позволить лишь крайне неблаговоспитанный человек; в XVIII в. «философы» царят во всех литературных и светских гостиных Парижа — у маркизы де Ламбер и у мадам Тансен, у г-жи Жоффрен и позднее у г-жи де Неккер. Публицистические сочинения Вольтера, Дидро, д’Аламбера и Гольбаха воспитывают общество в свободомыслии. Оно сказывается и в поэзии: таков посвящённый папе «Магомет» Вольтера, таковы же его «Философские повести и рассказы». Цензуру парламентов презирают; её научились обходить.

Радикальное различие обоих веков классического периода французской литературы, однако, скорее кажущееся, чем действительное; между ними существует глубокая связь даже с точки зрения господствующих в том и другом идей. Свободомыслие и стремление к политическим реформам, проходящее красной нитью через всю литературу XVIII в., зиждется на том же рационализме, какой мы видели у мыслителей века Людовика XIV. Религиозное сознание французского общества окончательно расшаталось под влиянием долгих споров янсенистов и иезуитов. К материализму вёл не только сенсуализм Локка: к его усвоению в значительной степени подготовил почву «Исторический и критический словарь» (1697) Бейля (1647 — 1706). Неверие тлело уже в XVII веке. Сожжение Ванини, процесс Теофиля, эпикуреизм Гассенди, кружки так называемых «libertins» — наглядные признаки постепенного скрытого роста свободомыслия. «История оракулов» (1687) Фонтенелля давала рационалистическую оценку всему сверхъестественному.