Олег Ермаков, Смоленск

Протягивая Адаму яблоко, не соблазняет. Кормит. Вытягивает с того света. Не в райских кущах происходит дело — скорее в джунглях, а по-нашему, «в тайгах», а еще более по-нашему — в бараке сезонников, в приемном покое дурдома, в преисподней метро. И она, поденка, сезонница, железнодорожка, прошедшая через стон вокзалов и вой кладбищ, не может обойтись без тысячелетних мифов, и вычитывает их из старинных книг, и все пытается соединить с этим стоном, с этим воем, с этим хрипом, с этим матом.

Христос у нее не по Тивериадской воде идет, Он бежит по тонкому байкальскому льду и, добежав, просит глоток водки, и на Него набрасывают тулуп.

Все видео

• Понравилось 0
• Не понравилось 0
• Не по теме
• Не работает

Лев Аннинский, Москва

По-моему, очень сильно пишет Елена Крюкова. Одно ее стихотворение было напечатано в «Новом мире», и Евгений Евтушенко назвал его лучшей вещью года. И мне радостно, что мы здесь сошлись. Стихи, лишенные звука, для меня не стихи. Ведь вся подлинная русская поэзия необыкновенно звучна.

Владимир Корнилов

Плавность поэтической речи у всех поэтов разная. Можно ли ставить в упрек Елене Крюковой, автору стихотворений «Пирушка нищих в кабаке», «Мужик с голубями», «Восшествие на Голгофу», отсутствие этой самой гармоничной плавности, употребление «ночьми» вместо «ночами», когда из стихов прѐт сама жизнь с такой страшной ее правдивостью и правотой?.. Обжигая мой слух, не говоря уж о сожженной, кажется, ею глотке, извергающей эти слова?

Денис Берестов, Москва

«Серафим»: сила мощнейшая. Для одного этого произведения стоило прожить жизнь.

Петр Епифанов, Москва

Мне безумно родным в прозе Крюковой оказалось это переплетение, и даже наезжание друг на друга разных пластов сознания, яви и снов, легенд и мечтаний, времен, голосов, ипостасей, миров. Хотя, наверное, это и не могло не показаться родным — именно в таком прекрасном хаосе каждый из нас и существует, даже если и не отдает себе в этом отчета. Это наваристый бульон нашей жизни.

Людмила Зуева, Нижний Новгород

Человек приходит к Богу, ибо Бог есть любовь; и вдруг выявляется, что зачем-то человеку положено вталкивать в себя и ненависть к Аллаху с Кришной, и безлюбо-целомудренную строгость к Насте. Человек не в силах понять, как возможно любить и не любить одновременно (он хочет любить, и только).

«Серафим» — сильнейший крик о неблагополучии, протест, идущий не из пространства иноконфессии или секты, а из самой глуби души, Софии, реальности…

Есть разные духовно-религиозные сигналы и феномены. Не думаю, что церковь должна откликаться на всё подряд: церковь не отвечает напрямую за мормонов, свидетелей Иеговы, сайентологов, «бажовцев», «мистических сталинистов» и эмокидов. Всё это для церкви дети, но — чужие дети.

То, что я вижу в «Серафиме» (да и не только там), — кровное, родное чадо, законное дитя православия (пускай даже дитя непослушное, доставляющее родителю горести и скорби).

Неужели его участь — как всегда — раздражённое невнимание, злоба, воинственное равнодушие?

Кирилл Анкудинов, Майкоп

Проза Крюковой объёмна — здесь сливаются вместе слово, звук, цвет. «Серафим» звучит полифонией, фразы музыкальны, образы зримы. Несомненно, сильна в нем драматургическая составляющая. Роман насыщен евангельскими образами — это образ рыбы, чудесного лова. Рыба как символ Христа, как символ всего живого — сияет, сверкает, но и символ жертвы, которая неизменно попадает на пиршественный стол. Кого ловишь Ты? Что в Сетях твоих? Мы, человеки? Крюкову интересует человек в трудных обстоятельствах, на грани, его размышления, переживания, личный выбор, поступок. И в то же время ей важно показать, как в судьбе человека отражается судьба страны.

Мария Скрягина, Москва

«Кхаджурахо» — это «Песнь песней» плотской и одновременно чрезвычайно возвышенной страсти между мужчиной и женщиной. Я не знаю в русской поэзии более откровенного поэтического воспевания любви, чем в стихотворении Елены Крюковой «Мужчина и женщина, квартира 21», одновременно лишённого даже малейшего намека на пошлость или безвкусицу. Это какая-то языческая библейская любовь, что-то от Адама и Евы. Причём интересно это столкновение духовного Храма и бытовой квартиры, коммуналки, общаги. В итоге всё равно получается Храм, где известное человеческое чувство сродни молитве.

Павел Ульяшов, Москва

После того, как прочитаешь стихи Елены Крюковой, возвращения в спокойное прошлое, как мне показалось, с его радостями жизни быть не может; или, если оно и наступит, то ненадолго. Потому что мировоззрение Елены своим магнетизмом меняет всё вокруг, и особенно − настрой читателя; не исключено, что и в плане важных жизненных ценностей.

Ольга Таир, Брянск

В романе Елены Крюковой «Тень стрелы» с эпической яркостью созданы два персонажа, носящих фамилию атамана Григория Семенова. Оба они плод художественного вымысла, но некий глухой гул гибельной атаманской судьбы в одном из них — Трифоне — отдаленно слышен. Очень важно, что роман написан человеком, который знает Восток не только по книгам и семейным преданиям, но физически присутствовал в его воздухе, среди его гор и степей, в тех местах, где верят в докшитов, слышны звуки ганлина и ламы празднуют «Круговращение Майдари».

Валерий Крапивин, Москва

Тонкий, певучий, психологический, полный исторических и литературных реминисценций роман Елены Крюковой «Юродивая» — это история Ксении Петербургской, — как легендарная песня, положенная на новый, современный мотив. Страдания великомученицы, жившей в восемнадцатом веке и совершившей подвиг добровольного безумия после трагической гибели любимого мужа, — вряд ли сегодня кто-то воспримет ее как близкую себе. Но если представить, что все в мире повторяется — и даже судьбы, — то эту историю можно увидеть и понять совсем иначе. Тепло и доброта — узкие игольные ушки, пройти через которые дано не каждому. Зачастую доброта рождается из очень большой боли, а тепло — от того, что сгорает чья-то душа.

Юлия Качалкина, Москва