В начале 1968 года в Харькове печатается последний доперестроечный сборник Чичибабина — «Плывет Аврора». В нём, ещё более чем в предыдущей «Гармонии», было помещено, к сожалению, немало литературных поделок, многие лучшие стихи поэта были изуродованы цензурой, главные произведения отсутствовали. Чичибабин никогда не умел бороться с редакторами и цензорами. Остро переживая то, что сделала с его книгами цензура, он писал:

При желтизне вечернего огня

как страшно жить и плакать втихомолку.

Четыре книжки вышло у меня.

А толку?

Сам- и тамиздатский период

«Член Союза советских писателей» Чичибабин теряет читателей — поэт Чичибабин «уходит в народ». В 1972 году в самиздате появился сборник его стихов, составленный известным московским литературоведом Л. Е. Пинским. Кроме того, по рукам начинают ходить магнитофонные записи с квартирных чтений поэта, переписанные и перепечатанные отдельные листы с его стихотворениями. «Уход из дозволенной литературы… был свободным нравственным решением, негромким, но твёрдым отказом от самой возможности фальши», — написал об этом двадцать лет спустя Григорий Померанц..

В 1973 Чичибабина исключают из СП СССР. Интересно, что для начала от него потребовали передать в КГБ свои стихотворения, которые он читал там-то и там-то. Он должен был сам подготовить печатный текст, чтобы «там» смогли разобраться в деле. Друзья советовали Чичибабину переслать наиболее невинные стихи, но Борис Алексеевич так делать не умел и отослал самые важные для себя сочинения — те, которые отчаянно прочитал на своём пятидесятилетии в Союзе писателей: «Проклятие Петру» и «Памяти А. Т. Твардовского». В последнем были, например, такие слова:

И если жив ещё народ,

то почему его не слышно?

И почему во лжи облыжной

молчит, дерьма набравши в рот?

Что касается потери официального статуса, то на это Чичибабин отозвался так:

Нехорошо быть профессионалом:

Стихи живут, как небо и листва.

Что мастера? — Они довольны малым.

А мне, как ветру, мало мастерства.

В 1974 поэта вызывали в КГБ. Там ему пришлось подписать документ о том, что, если он продолжит распространять самиздатовскую литературу и читать стихи антисоветского содержания, на него может быть заведено дело.

Наступила пора пятнадцатилетнего замалчивания имени Чичибабина:

В чинном шелесте читален

или так, для разговорца,

глухо имя Чичибабин,

нет такого стихотворца.

Все это время (1966—1989) он работал старшим мастером материально-заготовительной службы (попросту — счетоводом) харьковского трамвайно-троллейбусного управления. И продолжает писать — для себя и для своих немногочисленных, но преданных читателей. Драматизм ситуации усугублялся тем, что многие из верных друзей Чичибабина в этот период эмигрировали. Их отъезд он воспринимал как личную трагедию:

Не веря кровному завету,

что так нельзя,

ушли бродить по белу свету

мои друзья.

Пусть будут счастливы, по мне хоть

в любой дали.

Но всем живым нельзя уехать

с живой земли.

С той, чья судьба ещё не стёрта

в ночах стыда.

А если с мёртвой, то на чёрта

и жить тогда.

Но находил в себе силы отпускать их благословляя, а не осуждая:

Дай вам Бог с корней до крон