Заболоцкому удалось создать удивительно многомерные стихотворения — и первое их измерение, заметное сразу же — это острый гротеск и сатира на тему мещанского быта и повседневности, растворяющих в себе личность. Другая грань «Столбцов», их эстетическое восприятие, требует некоторой специальной подготовленности читателя, потому что для знающих Заболоцкий сплёл ещё одну художественно-интеллектуальную ткань, пародийную. В его ранней лирике изменяется сама функция пародии, исчезают её сатирические и полемические компоненты, и она утрачивает роль оружия внутрилитературной борьбы.

В «Disciplina Clericalis» (1926) идёт пародирование тавтологичной велеречивости Бальмонта, завершающееся зощенковскими интонациями; в стихотворении «На лестницах» (1928), сквозь кухонный, уже зощенковский мир вдруг проступает «Вальс» Владимира Бенедиктова; «Ивановы» (1928) раскрывает свой пародийно-литературный смысл, вызывая (далее по тексту) ключевые образы Достоевского с его Сонечкой Мармеладовой и её стариком; строки из стихотворения «Бродячие музыканты» (1928) отсылают к Пастернаку и т. д.

Основа философских поисков Заболоцкого

Со стихотворения «Меркнут знаки зодиака» начинается таинство зарождения главной темы, «нерва» творческих поисков Заболоцкого — впервые звучит Трагедия Разума. «Нерв» этих поисков в дальнейшем заставит его обладателя уделить куда как больше строчек философской лирике. Через все его стихотворения пролегает путь напряжённейшего вживания индивидуального сознания в загадочный мир бытия, который неизмеримо шире и богаче созданных людьми рассудочных конструкций. На этом пути поэт-философ претерпевает существенную эволюцию, в ходе которой можно выделить 3 диалектические стадии: 1926—1933 гг.; 1932—1945 гг. и 1946—1958 гг.

Заболоцкий читал много и с увлечением: не только после публикации «Столбцов», но и раньше он читал труды Энгельса, Григория Сковороды, работы Климента Тимирязева о растениях, Юрия Филипченко об эволюционной идее в биологии, Вернадского о био- и ноосферах, охватывающих всё живое и разумное на планете и превозносящих и то, и другое как великие преобразовательные силы; читал теорию относительности Эйнштейна, приобретшую широкую популярность в 1920-е годы; «Философию общего дела» Николая Фёдорова.

К публикации «Столбцов» у их автора уже была собственная натурфилософская концепция. В её основе лежало представление о мироздании как единой системе, объединяющей живые и неживые формы материи, которые находятся в вечном взаимодействии и взаимопревращении. Развитие этого сложного организма природы происходит от первобытного хаоса к гармонической упорядоченности всех её элементов, и основную роль здесь играет присущее природе сознание, которое, по выражению того же Тимирязева, «глухо тлеет в низших существах и только яркой искрой вспыхивает в разуме человека». Поэтому именно Человек призван взять на себя заботу о преобразовании природы, но в своей деятельности он должен видеть в природе не только ученицу, но и учительницу, ибо эта несовершенная и страдающая «вековечная давильня» заключает в себе прекрасный мир будущего и те мудрые законы, которыми следует руководствоваться человеку.

В 1931 году Николай познакомился с работами Циолковского, которые произвели на него неизгладимое впечатление. «Нет бога-творца, но есть космос, производящий солнца, планеты и живых существ: нет всемогущего бога, но есть вселенная, которая распоряжается судьбой всех небесных тел и их жителей. Нет сынов божьих, но есть зрелые и потому разумные и совершенные сыны космоса. Нет личных богов, но есть избранные правители: планет, солнечных систем, звёздных групп, млечных путей, эфирных островов и всего космоса», — писал Циолковский; и далее: «Атом есть мельчайший Дух, который спит в камне, дремлет в животном, просыпается в растении и бодрствует в человеке».